Эмиль Золя, "Чрево Парижа"

Колбасная эта стояла почти на самом углу улицы Пируэт. Все в ней тешило
взор. Светлая, переливающаяся яркими красками, которые так и играли на
белизне ее мраморной облицовки, она дышала безмятежностью. Вывеска являла
собой нечто вроде масляной картины под стеклом, где фамилия Кеню-Градель
сверкала крупными золотыми буквами в рамочке из ветвей и листьев,
выписанных на нежном фоне. На щитах по бокам витрины, тоже написанных
масляными красками и застекленных, были изображены толстощекие амурчики,
порхающие среди кабаньих голов, свиных отбивных, гирлянд сосисок; и эти
натюрморты, украшенные всевозможными завитушками и розетками, отличались
такой сладостной, акварельной мягкостью, что даже сырое мясо на них
отливало розовыми тонами, как фруктовое желе. В этом ласкающем глаз
обрамлении открывалась выставка товаров. Они были разложены на подстилке
из голубых бумажных стружек; кое-где тарелки с яствами были изящно убраны
листьями папоротника, отчего казались букетами, окруженными зеленью. То
был мир лакомых кусков, мир сочных, жирных кусочков. На первом плане, у
самого стекла витрины, выстроились в ряд горшочки с ломтиками жареной
свинины, вперемежку с баночками горчицы. Над ними расположились окорока с
вынутой костью, добродушные, круглорожие, желтые от сухарной корочки, с
зеленым помпоном на верхушке. Затем следовали изысканные блюда:
страсбургские языки, варенные в собственной коже, багровые и лоснящиеся,
кроваво-красные, рядом с бледными сосисками и свиными ножками; потом -
черные кровяные колбасы, смирнехонько свернувшиеся кольцами, - точь-в-точь
как ужи; нафаршированные потрохами и сложенные попарно колбасы, так и
пышущие здоровьем; копченые колбасы в фольге, смахивающие на спины певчих
в парчовых стихарях; паштеты, еще совсем горячие, с крохотными флажками
этикеток; толстые окорока, большие куски телятины и свинины в желе,
прозрачном, как растопленный сахар. И еще там стояли широкие глиняные
миски, где в озерах застывшего жира покоились куски мяса и фарша. Между
тарелками, между блюдами, на подстилке из голубых бумажных стружек, были
разбросаны стеклянные банки с острыми соусами, с крепкими бульонами, с
консервированными трюфелями, миски с гусиной печенкой, жестянки с тунцом и
сардинами, отливающие муаром. В двух углах витрины стояли небрежно
задвинутые туда ящики - один с творогом, а другой битком набитый
съедобными улитками, начиненными маслом с протертой петрушкой. Наконец, на
самом верху, с усаженной крючьями перекладины свешивались ожерелья
сосисок, колбас, сарделек, - симметричные, напоминающие шнуры и кисти на
роскошных драпировках; а за ними показывали свое кружево лоскутья бараньих
сальников, образуя фон из белого мясистого гипюра. И на последней
ступеньке этого храма брюха, среди бахромы бараньих сальников, между двумя
букетами пурпурных гладиолусов, высился алтарь - квадратный аквариум,
украшенный ракушками, в котором плавали взад и вперед две красных рыбки.
(...)
Красавица Лиза продолжала стоять за прилавком, чуть-чуть повернув
голову в сторону рынка; Флоран безмолвно разглядывал ее; он был удивлен,
что она, оказывается, такая красивая. До этого момента он не видел ее
по-настоящему, - он не умел смотреть на женщин. Сейчас она предстала перед
ним царящая над снедью, разложенной на прилавке. Перед ней красовались на
белых фарфоровых блюдах початые арлезианские и лионские колбасы, копченые
языки, ломти вареной свежепросольной свинины, поросячья голова в желе,
открытая банка с мелкорубленой жареной свининой и коробка с сардинами,
из-под вскрытой крышки которой виднелось озерко масла; справа и слева, на
полках, брусками лежали паштеты из печенки, затем сырки из рубленой
свинины, простая нежно-розовая ветчина и копченый, красномясый йоркский
окорок с толстым слоем сала. И еще были там круглые и овальные блюда,
блюда с фаршированными языками, с галантином из трюфелей, с кабаньей
головой, начиненной фисташками; и совсем рядом с Лизой, прямо под рукой,
стояла нашпигованная телятина, а в желтые глиняных мисках - паштеты из
гусиной печенки и зайца. Гавар все не шел, и Лиза переставила грудинку на
маленькую мраморную полку в конце прилавка, выстроила в ряд горшочки с
лярдом и говяжьим салом, протерла мельхиоровые чашки весов, пощупала
остывающий духовой шкаф и снова молча устремила взгляд на рынок. Веяло
пряным ароматом мясных яств, и Лиза, погруженная в незыблемое спокойствие,
казалось, сама благоухает трюфелями. В тот день вся она дышала чудесной
свежестью; белизна ее передника и нарукавников как бы продолжала белизну
фарфоровых блюд, сливаясь с белизной ее полной шеи, а розовеющие щеки
повторяли нежные тона окороков и прозрачную бледность жира. Чем больше
смотрел Флоран на Лизу, тем больше одолевала его неловкость, тем больше
тревожили ее безукоризненные стати; в конце концов он отвел глаза и начал
разглядывать ее исподтишка в зеркалах по всем стенам лавки. Она отражалась
в них со спины, спереди, сбоку; даже на потолке Флоран видел ее
наклоненную голову, затянутые узлом на затылке волосы, прилизанные на
висках тонкие прядки. Перед ним было целое множество Лиз, являвших взору
свои широкие плечи, пышную мощь рук, круглую грудь, такую безмятежную и
разбухшую, что она не будила никаких чувственных желаний и походила на
живот. Флоран остановил взгляд на одном из профилей Лизы, который ему
особенно понравился; он отражался рядом с Флораном в зеркале между двумя
половинами свиной туши. Над всеми мраморными простенками и зеркалами, на
крючьях длинных перекладин висели свиные туши и полосы сала для шпиговки;
в этом обрамлении из сала и сырого мяса профиль Лизы, статной и мощной, с
такими округлыми формами и крутой грудью, казался изображением
раскормленной владычицы этого царства. Прекрасная колбасница наклонилась и
послала ласковую улыбку сновавшим в аквариуме на витрине двум красным
рыбкам.