Эмиль Золя, "Чрево Парижа"


Вокруг них воняли сыры. На обеих полках вдоль задней стены тянулись
огромные масляные холмы; бретонское масло выпирало из корзин; покрытые
полотном, пучились глыбы нормандского, похожее на скульптурные этюды
животов, завернутые в мокрые тряпки; другие, початые куски масла, которым
с помощью широких ножей придали форму остроконечных утесов, изрезанных
ложбинами и трещинами, были точно выветривающиеся горные вершины,
позолоченные бледным осенним закатом. Меловая белизна яиц в корзинах под
красным, с серыми прожилками, мрамором прилавка дополняла картину; сырки,
называемые "затычками", уложенные верхушка к верхушке в ящиках с соломой,
и гурнейские сыры, плоские, как медали, сливались в более темные полосы,
тронутые зеленоватыми тонами. Но больше всего скопилось сыров на прилавке.
Здесь, рядом с фунтовыми брусками масла, завернутыми в листья свеклы,
раскинулся громадный, словно рассеченный топором сыр канталь; далее
следовали: головка золотистого честера, головка швейцарского, подобная
колесу, отвалившемуся от колесницы варвара; круглые голландские сыры,
напоминавшие отрубленные головы с запекшимися брызгами крови; они кажутся
твердыми, как черепа, почему голландский сыр и прозвали "мертвой головой".
Пармезан, затесавшийся между грудами этой сырной массы, добавлял к ней
свой душок. У трех головок бри, лежавших на круглых дощечках, были
меланхолические физиономии угасших лун; две из них, уже очень сухие,
являли собой полнолуние; а третья была луной на ущербе, она таяла, истекая
белой жижей, образовавшей лужицу, и угрожала снести тонкие дощечки, с
помощью которых тщетно пытались сдержать ее напор. Порсалю, похожие на
античные диски, носили клеймо с фамилией фабриканта. Романтур в серебряном
фольговом платье казался куском нуги или сладким сырком, ненароком
попавшим в гущу этой едкой массы, охваченной брожением. А рокфоры под
стеклянными колпаками, рокфоры тоже тщились казаться знатными господами;
физиономии у них были нечистые и жирные, испещренные синими и желтыми
жилками, как у богачей, больных постыдной болезнью от излишнего
пристрастия к трюфелям; жесткие, сероватые сырки из козьего молока, те,
что лежали рядом на блюде и были величиной с детский кулак, напоминали
камушки, которые катятся из-под копыт козла-вожака, когда он мчится
впереди стада по извилистой горной тропинке. Затем в общий хор вступали
самые духовитые сыры: палевые мондоры, отдающие сладковатой тухлинкой;
более острые, очень толстые труа с помятыми боками, вносившие в общий
смрад затхлость сырого погреба; камамбер, пахнущий залежалой дичью,
невшательские, лимбургские, марольские сыры, понлевеки, квадратные и
зловонные, - и своеобразный запах каждого из них врывался резкой нотой в
насыщенную до тошноты мелодию смрада; были там и ливаро, окрашенные в
красный цвет, от которых дерет в горле, как от паров сернистой кислоты; и,
наконец, на самом верху поместился оливе, прикрытый листьями орешника, -
так крестьяне забрасывают ветками падаль на краю поля, разлагающуюся на
солнце. Сыры плавились от полуденного зноя; плесень на их корке таяла,
лоснилась, отливая великолепными медными тонами - красными и
зеленовато-синими, походя на плохо затянувшиеся раны; а теплый ветер
шевелил под листьями отставшую кожу оливе, и она медленно и тяжело
вздымалась, точно грудь спящего человека; волна жизни проникла в один из
ливаро, и он разродился кучей червей, выползших из размытой в нем щели. А
сыр жероме с анисом, покоившийся в своей тонкой коробке за весами, до того
вонял, что мухи попадали кругом на красный мрамор с серыми прожилками.
Жероме смердел почти под самым носом у мадемуазель Саже. Она отодвинула
стул и прислонилась головой к большим листьям из желтой и красной бумаги,
висевшим на гвозде в углу лавки.